Вот это — уже настоящая прогулка! Тут, как грибки и ягодки, вас ожидают малые формы
из книги «Эконом класс», разбросанные самым безалаберным образом, т. е. - логика = 0.
Лёгкого вам чтения, дорогие оставшиеся!
Меж призванием и презрением -
только молодость, только старость,
меж попытками и падением -
лишь неопытность и усталость. Из книги «Нанки»
Заслужил – и в спину нож,
и кашлять ядом рудника,
за право бросить личный грош
в копилку русского стиха. Из книги «Нанки»
* * *
Замутилось бабье лето -
«Где тут к счастью поворот?»
Не согрето, не отпето
поколение идет.
Ни в кого уж не играют,
и следы недетских слез,
как болячку раздирают
свой беспомощный вопрос.
Ленивый порыжевший клён,
фонтан и женщина на лавке
застыла, вслушиваясь в сон
болезненный, тревожный, сладкий.
Уже ушедшая.
А сзади
нагнулась девочка к воде,
и многоопытной судьбе
еще слабо с ребенком сладить.
Априори
А ты ещё и не солгал ни разу,
когда пугнули карой за такое,
и было небо непонятно глазу –
да мама подсказала: голубое.
Еще не тронут страсти потрясеньем –
двором натаскан, просвещён кино,
еще не бредил ты души спасеньем –
да уж прочёл, должно быть, в чём оно.
Смотреть не в лица, а за лица,
вникать в слова на стыках слов,
с уверенностью распроститься,
жить, как посол среди послов,
по зимним улицам скитаться,
по темным окнам горевать,
поспеть за совестью стараться
и ни черта не понимать.
Чтоб чувство жизни не погасло,
все разом отрубать нельзя,
и потому без вас опасно,
хотя - какие вы друзья?!
Во что увяз, и где свободен -
не скоро опыт разберет...
Как хорошо лыжня уходит
меж дачных домиков на взлет.
Все забыли и ушли,
всё остыло и ушло … –
ночью крылья проросли,
утром с ветром повезло.
Тополёк взлетел из пня,
порохом взорвался прах –
папа с мамой за меня
упросили в небесах.
...а такому не научишься заранее,
но, когда отсеребрит, как надо, бороду -
стуки поезда ночного на окраине,
бредни эха полусонного по городу,
скрипы веток на ветру крадущемся,
пара звёзд, потерянная тучами...
Разлучённый или расстающийся -
ты готов и можешь быть допущенным.
Как много отыщется родин,
когда уже нет ни одной –
опомнитесь, мы же уходим,
ждём, топчемся у проходной.
За звёзды, под землю – неважно,
а правда, что, встав на черту,
следим, как кораблик бумажный
с чужими отплыл в пустоту.
На лодочке – без вёсел и без звезд,
без берегов, без огоньков вдали –
качаясь, распрямиться во весь рост
совсем не для того, чтобы нашли,
пружинить на невидимой волне,
не претендуя взглядом на маяк,
совсем живым молчать в кромешной тьме…
Хотя бы так.
Пусть даже – только так.
На окне в клинической палате
штора приоткрыла -
мечутся секунды на закате,
а одна застыла.
Испугалась или растерялась,
может, затаилась?
Повисела, темноты дождалась,
свечкой засветилась.
Зимы проткнули капелью,
мается всякий простак,
я ни о чём не жалею,
Господи, жалко-то как.
Май - ноября холоднее,
бабочек нет за окном,
я ни о чём не жалею,
вспомнить бы только - о чём?
Чудны они, предфинишные радости,
когда горчат проверенные сладости
и в праздности таится провокация
свободы, ожидающей опасности,
и ты глядишь на майскую акацию,
как в похоронку с датой дня капитуляции.
- Дебют просрочен, круг очерчен -
куда ты прёшь, нетрезвый старче?
- Чем глубже в ночь - тем свечи ярче,
над близкой бездной - голос крепче.
- Прожил ты, соня непроворный,
все поводы, чтоб предъявляться.
- И непосеянные зёрна
для голодающих сгодятся.
Ещё встречать случится
средь пуха тополей
измученные лица
порядочных людей.
Ещё мелькнёт в развалах
безликих тёмных мук
потерянной Самары
растерянный испуг.
В сутках бабочка не гость,
для неё отсчёт нездешний:
нам - земных секундок горсть,
ей - бескрайний век неспешный.
Кто-то бездну приоткрыл,
чтоб надежда не пропала,
в странных очертаньях крыл
выдав времени лекало.
Всего минута понимания -
и всё - надежды никакой -
берёз предзимнее молчание
над потемневшею рекой.
Потом уже совсем мгновенно -
мгновение быстрей помех -
и стало тихо и нетленно,
и отворился первый снег.
Взгляд достиг такой глубины,
что глаза подымать некрасиво -
есть в прозрении много вины -
и, не пойманный, жмешься стыдливо.
Будто в дырочку смотришь сквозь грим
за слова, за ужимки, где эти,
страхом пойманные своим,
одинокие бедные дети.
Знать человека -
не вычислить, где хромота -
в том, слава Богу,
догадливых опытных много.
Если ты истинно зряч,
то сквозная его нагота
высветит: сильную руку,
толчковую ногу.
Как это знание добыть?
Только любить.
Уж цвет в садах сошёл,
коровы мнут лужок,
несёт пацан с реки
плотвишек на кукане,
июльский первый луч,
не целясь, приколол
смешную бабочку
на прах моей гортани.
Толерантность
И не родившись – на примете:
загон готов,
приличий плети
для стольких важностей на свете
рубцы готовят с первых дней.
Вглухую запертые дети
стреляют в запертых детей.
Не по формату стад манок преодоленья,
и пустота проплачивает грим.
Продукт на весь размер предъявленных харизм:
многозначительный минимализм
повторов тайн таблицы умноженья.
Девять правильных советов
допекли и задолбали:
стали зарывать запреты –
там же СПИДа накопали.
Так измучили планету
страждущие не для вида:
если не нужны поэты –
появляются шахиды.
Разумный способ Божий дар
свести до нечистот:
пиар, пиар, ещё пиар,
и вновь пиар – и вот:
из всех фекалий и урин,
протиснувшись в прикид,
восстанет мини-исполин
и отстегнёт за стыд.
Времена не глубже блюдца
не вместят моих разлук,
средь пустот не пропихнуться -
каждый горд, и всякий - глюк.
Срок вечерний, час прощальный,
рюмки траурный хрусталь,
и последней муки тайна -
до чего же всех не жаль.
Когда никак талантом не задели,
попробуй рэп и перемену мест –
окажешься с народом и при деле,
и мало кто тебе залезет в текст.
Когда и там не станет получаться,
то можно и без текста покривляться.
На ТВ оформлен мужиком,
но по трепету вибраций - из девуль:
шлёп-шлёп-шлёп губами в микрофон,
будто из бутылки - буль-буль-буль.
Это голос от старанья стёрт,
или губы присосал экран?!
Новости на ушко: шлёп-шлёп-шлёп.
Спорен также пол у спорт-программ.
Когда бесплодно непорочен,
но жаждешь роли на земле –
цепляй за имя, что позвонче
и бей других по голове.
Те с Пастернаком, те с Высоцким,
те с Пушкиным, у тех Рубцов –
вооруженные уродцы
ведут охоту на слонов.
У Фортуны игры брачные
с трансвеститными приколами:
либералы – чисто мрачные,
но силовики – весёлые.
Вот такое волшебство –
все инверсией повязаны:
большинство ли, меньшинство –
Но названья – точно разные.
А. Пугачевой
Обманулся автор –
кто непобедим:
силачей де-факто
гонит Арлекин.
Где мускулатура
не имеет вес,
он давно де-юре
справил интерес.
Что тут лучше придумаешь, кроме
самой древней системы захвата:
подрубаются главные корни,
а потом – и усилий не надо:
срок придет, все повалится дружно –
вывози или жги без пригляда.
Всё старо и морщинить не нужно
грозных лбов генерального штаба.
Я о политике?
– Да ни полслова!
Есть в медицине
этики скрижали:
покуда не остыл —
дерутся за больного,
вы ж —
к дышащим могильщиков позвали,
…………………………………… –
но как же лица ваши воссияли
в предощущеньи счастья рокового!
1 Е. Чепурных
Небо с твердью, сойдясь в беспределе,
затоптали живое чутьё -
местный Моцарт предался карьере,
взяв кредит под призванье своё.
Он не то чтобы обогатился,
так, кусочек-другой ухватил,
и не то чтоб совсем превратился,
но уж точно себя прекратил.
2
Цепь, ошейник – полбеды,
да в глазах – небес изнанка,
в будку выдадут еды,
но не выпустят подранка.
Это ж надо, как сошлись
две войны и две чужбины,
и вынюхивает высь
Шарик с горлом соловьиным.
3
Уж как у нас дворяне вырубались,
особенно заветные стихам –
раз обучать холопьев догадались,
так те и возвернули по делам.
И вот зашторено начало драмы –
евро-стандарт восходит в руссошик.
Пахать сотворены отнюдь не хамы –
они хамели от писанья книг.
Ну, что глядишь, стрелок неметкий,
старался ты со всех сторон,
но тенькают по прутьям клетки
стволов задиристые детки -
кто осужден, тот защищен.
Сижу, поскребыш, гвоздь в подошве,
а ты царишь тысячекрыл,
но тот, кто в несвободу бросил, -
и от тебя отгородил.
Жизни пользователь временный -
вот зерно:
быть гурманом привередливым -
не умно.
Не сберечь судьбу недолгую
от заплат -
из окошка стоматолога
стон и мат.
Впечатления покидающего плоть сознания:
чужие всех размеров и форм здания,
лишние всех цветов и цен автомобили -
словом всё, чем закат заслонили,
чем засыпали струи восхода -
неживой пустоты неприрода.
Обретение или печаль?
Прощай...
Перед замыслом вымыслом не греша,
как назвать твоё горькое чудо, душа -
огонёк меж ладоней в спиралях ветров?
Темень в стенах чулана средь вольных миров,
где себя оправданьем — на раз обмануть,
и ошейник надежды по строже сомкнуть,
чтоб в случайную щёлку не улетать,
позабыв всё, что есть,в том, что здесь обитать?!
В затворе неубранном — пусто,
до публики — век ходьбы,
выгорел вечер искусства,
светится ночь судьбы.
Лампам, зажжённым густо,
не выкупить темень стен,
как промолчал Заратустра -
бессрочен прозревшему плен.
Победа пахнет потом, памятью, печалью,
прихват — пиршеством и прахом.
Победа слышится в шёпоте над тонкими свечами,
прихват — в шорохах бессонными ночами,
в шарканьи шлёпанцев
и в сквозняках предрассветных страхов.
Русские деревья всех пород,
слава Богу, вы не выясняли:
кто из вас чужой и кто — народ,
и кого безжалостней срубали.
Средь времён, где всё наоборот -
и до неприличья, и до крови,
русские деревья всех пород -
слава Богу, в небе ваши кроны.
Этот сон, как по сердцу ножом,
правдой окаянной награждал -
ты ни разу не молился ни о ком,
ОН за что тебя оберегал?
Наспасал ты целый батальон -
на два взвода больше чем сгубил -
ни о той не помолился, ни о том.
Ты заснул и ОН предупредил.
Не раздвоен, не умалишён,
взглядом пересытивший себя
выжил под невидимым замком
в отсыревшем храме октября.
Возжелавшие постичь, познать, обресть
искушались истиной не здесь.
Из тех чудес, которым верю,
в которых не таится зверь, -
по первым листикам апреля
гуляла пышная метель,
и цвет зелёный ублажала,
и к первозданности вела,
и дерева не обижала
приватизацией тепла.
Не жалея сил и времени,
завести зверей с талантом,
а потом - родиться в Бремене
и назваться музыкантом,
по дорогам пыль растаптывать,
жить с принцессою нелепо
и не пыжиться оракулом -
просто петь: себе и в небо.
...выплачивал за годом год
за свой нездешний переход
из края в край
от края и до края,
и был средь вас
во всем не тот –
не из каталога пород,
не от щедрот, а из пустот
чего-то зная...
Рассыпали смыслов печальных
по ветвям осенних аллей,
заплатки на встречных случайных
шагреневой кожи моей.
Подскажет дежурная грусть,
как тратить прощальную милость:
потёртой судьбой запахнусь -
так вот для чего пригодилась!
Идет опущенный опущенным
и тоже смотрит, выбирает-
клубочек, сквозь века запущенный,
разматываясь, обрастает,
неусыпленный,
неразбуженный,
поток участвующих тает...-
и не смотри с губой закушенной:
таких, как ты, здесь не прощают!
Послесловие
Мне было, что сказать -
им было, что скрывать:
то круто, то жеманно.
Я разгребаю ад,
они - туманят взгляд.
Их любят постоянно.
За минутные пророчества
было выдано ему
вековое одиночество,
не подвластное уму.
Шла меж спинами тропинка -
закружилась средь могил,
в небо тычется травинка:
Бог рожденьем наградил.
Нормально
Одинок, печален, не при деле
из окошка в небеса смотрю:
девушки не любят две недели -
я их целый месяц не люблю.
Ангел не наведает присниться,
не достанешь денег на запой,
лишь одна зануда - поясница
отзовётся левою ногой.
Распахиваться - некрасиво,
а уж высовываться - грех,
в экранах неживых наживу
примерят к титулу «успех».
Бетонны подиума спины,
но и в безглазой тишине
одна строка посередине
всплывёт под лодкою к луне.
Всем раздали по приметам,
каждый при своем уме:
мотылькам – кружить под светом,
комарам – кусать во тьме.
Почесав бородки проседь,
полу-веком подтвержу:
если осень не допросит –
ничего не расскажу.
С жаром преданной собаки
(разве это можно скрыть!)
обожаю все дензнаки
всем, чем можно полюбить.
А они без сердца вовсе –
ходят мимо, не зовут,
и бездомный старый пёсик
продолжает свой маршрут.
Приобретённое не приучал храниться:
поймаю – выпущу, найду – и подарю,
привык терять по сотне раз на дню:
кто встретился – тому и пригодится.
Везенья срок – сосчитанный и краткий,
и, расставаясь, не сообразить:
куда пристроить, у кого забыть
доставшиеся старости догадки.
Оценят только птицы
да ветки за окном,
как радостно делиться
души хмельной добром.
Последняя страница
отпущенных утех -
так сладко материться
из форточки на всех.
Когда все вывихи в почёте,
а все насущное в секрете,
и калькуляторы в заботе
над каждой строчкою в куплете,
как выскользнуть живым из сети –
на всякого и способ свой:
та – на метле, тот – на проекте,
а я – из дырочки сквозной.
Утренний автобус: лица — едва лишь из объятий смерти, растеряно-встревоженные все, глаза от туда, с середины Стикса, зависли меж враждебных берегов и выгребают трудно, осторожно Харону пошлину пока не проплатив...
Жизнь, как в поздний вечер тень, трудно различать, пусто в мире - в этот день лучше помолчать,
разгадать, что неспроста в этот день пустой запечатаны уста правдою простой.
ОСЕНЬ
АКТОглавы.
1
В прозрачных пространствах осенней погоды,
над яркой листвой на печальном асфальте
по веточкам голым проносятся годы,
а следом - холодное слово "ОСТАВТЕ!".
Оставьте капризы с правами свободы,
забросьте, забудьте, а сами следите -
по веточкам дрожью проносятся годы,
едва поспевая за словом "НАЙДИТЕ!".
6
О чём молчали деревья
вечером, перед зимою -
эфирам не передоверю,
от прессы шуршащей скрою,
пошлю через все разлуки
без адреса на конверте:
- ЧТО Ж ВЫ ТВОРИТЕ, СУКИ!
- ЧТО ВЫ НАТВОРИЛИ, ДЕТИ?!
7
Покой, ПРИВАЛ НЕВОЗВРАЩЕНИЯ,
проход, на свет не выводящий -
смешно подыскивать значения
сезонной скуке моросящей!
Но каждый вечер ищут слово
в шагах у старца заплутавшего
глазницы города пустого,
из самого себя сбежавшего.
8
Первый снег домой не гонит,
медлю тих, тревожен, зряч...
Полнолуние... Вороны
облепили карагач -
не кричат картаво перлы,
только крыльями камлают...
ПЕРВЫЙ СНЕГ И В СТАРОСТЬ - ПЕРВЫЙ,
НОВЫЙ ВЕК И ЗА ГОД - СТАРЫЙ...
9
Весь вечер рассудок старел:
сумрак перегружал,
в тёмную фортку глядел -
всё, что случится знал.
Поутру - устал, померк -
не хочет ни правды, ни лжи...
ПАДАЕТ МЕДЛЕННЫЙ СНЕГ -
МАТРИЦА РУССКОЙ ДУШИ.
Солнечный рассвет студёный майский,
золото дерев, как в сентябре,
лишь сирень из вазы мало-мальски
подтвердит тебе - когда и где.
Расставанье длится без смятенья -
ни замков, ни стенок в западне -
леденеет пышное цветенье,
и озноб от солнца в синеве.
Как в проходах стало узко,
а во всех пространствах — пусто,
личная перезагрузка
в мировой перезагрузке.
В подземельях накипело
или звёзды нафлудили —
шаг детсадовский несмелый
бездорожьем наградили.
Над бриллиантовыми росами
луны и облака слияние -
собака с синими расчёсами,
глюк постинфарктного сознания,
нашла за прутьями бесславия
отобранного наглядеться:
как чертит первый луч заглавие
для не придуманного текста.
Всё творчество – былинка сквозь асфальт,
кто Богу послушник –
тот миру пересмешник,
и все великие – ему в оковы.
Но если выживет и встретит свой закат,
то припадет намаявшийся грешник
к печали Пушкина в обители Толстого.
Придёт пора и впечатлений крохи
осыпятся, как прах истлевшей ткани,
слова освободятся от эпохи
и прорастут травой и деревами,
как ночь, как день,
как все живые твари,
не взятые дрессурою тугою,
и музыка из кинофильмов старых
объявится уже своей судьбою.
Крест памяти моей тебе подломит плечи –
возьми чего-нибудь полегче – так верней:
след взгляда моего листвой апрельской лечит,
а подождёшь – и жёлтой обеспечит,
и красной в глубине настойчивых дождей –
вот там печаль уже не искалечит.